Олексій Нікітін : Victory Park : _роман : Рецензії в пресі.

Автор рецензії: Ольга МАРКАРЯН (джерело: «Октябрь» 2015, №6)

АЛЕКСЕЙ НИКИТИН. VICTORY PARK. — М.: АД МАРГИНЕМ ПРЕСС, 2014.

Не сразу понимаешь, что происходит. Да и герой, некий Виля, сам только что проснулся и в растерянности. Утро – продолжение смутно припоминаемого вчера: незнакомая квартира, женская рука из-под одеяла, «судя по обручальному кольцу – правая», в углу под зеркалом валяется рубашка. Но ухватившись за деталь, выбираешься из морока. Деталь будит, она пересобирает мир, и вот уже он выстраивается,вмещая вчера, позавчера и весь накатанный жизненный уклад советских восьмидесятых. Рубашка – Wrangler, джинсы – «левайсы», куплены прошлым летом, ... [ Показати всю рецензію ] «взял две пары за восемь червонцев у финна с «Ленинской Кузницы» в валютном баре «Лыбеди»», «вторую пару потом сбросил за стольник Белфасту». Деталь въедливая, жадная, нахально растягивающая предложения. В этой детальной круговерти исчезают запятые и множатся предлоги. Оживает вчерашний вечер, путь с работы, «Крещатик – место медленных прогулок под руку с подружкой с протекающим вафельным стаканчиком сливочного пломбира за девятнадцать копеек». Какая там тавтология – все мое, ничего не отдам!
«Парк Победы» полнокровен, как май, как киевская сирень, «затапливающая и сам парк, и прилегающие дворы густым приторным ароматом». Прилегающие дворы – кажется, Никитин мог бы написать к «Парку Победы» несколько прилегающих романов. Нужно было бы только смещать центр повествования от одних героев к другим. Тут бесконечная перспектива жизней. В первой главе наивно думаешь, что речь пойдет о Виле. Во второй еще кое-как упорствуешь: ну, наверное, о Виле и об этом новом парне со странной фамилией Пеликан. Потом уже понимаешь: действие принципиально децентровано. Леня Бородавка, Иван Багила, Йонас Бутенас, полковник Бубен, капитан Падовец, Семен Таранец, Федорсаныч Сотник, Калаш… «Все думают, что Калаш – это погоняло, и оно бы подошло ему… но на самом деле это его фамилия». У Никитина на фамилии дар: тут и рисунок сразу, и какое-то шаманское пение слогов, и образ в точку – все это без влобной прямоты. Фамилии перемигиваются с прозвищами: Белфаст, Алабама, Толик Руль, Любка Гантеля, Дуля, Лысый Матрос, Горец… Людей бессчетно. Как круги по воде расходятся от сердцевины повествования. Человек десять – главные герои, потом следующие по значимости, их тоже много. А дальше – фигуры второго плана. Но в том и чудо романа, что второй план бездонен. Одни то и дело появляются на заднем плане, другие покажутся на миг и исчезнут, кто-то мелькнет лишь тенью, эхом. Но это не иерархия, лишь расстояние от центра. Это похоже на итальянский неореализм, фильмы Росселини, где камера норовит заглянуть во все углы, поймать случайного прохожего.
Пеликан (он – из ведущего круга) приходит сдавать зачет домой к профессору. Профессора зовут Липатов. И тут какая-то женщина, которую мы даже не видим, потому что она в другой комнате. Липатов называет ее «Сашенька». Сашенька произносит несколько пламенных фраз о призыве в армию. Вместе с Пеликаном мы гадаем, кто это, внучка, дочка или жена? Ведь привычка хорошего читателя – для сюжета все важно. «Пеликан ждал, что в коридоре появится женщина, яростный монолог которой он слышал через открытую дверь кабинета». И мы ждали. «Но было тихо и казалось, что кроме них в квартире нет никого». Не только о ней, о Липатове мы больше не услышим. «Димка Джеймсон, бармен из “Братиславы”, пустил по кругу бутылку “Столичной”». И больше никакого Димки. Какой-то Злое Рыло жарит шашлык – и исчезает. Или совсем загадочные: «Где Шляпентох? Где Меченый Михасик?» Что за одноразовые буквосочетания?
Благодаря этому всему чувствуется, что существуют и бесконечно малые величины. В романе будто присутствуют люди, которые вообще не названы, но они, конечно же, живут неподалеку. Эта разомкнутая населенность выводит мирок двойного микрорайона «Очереты – Комсомольский массив» на уровень города и мира. Микрорайон – точка отсчета, выбранная в бесконечности. Поймать мир в сеть улиц – Бойченко, Жмаченко, Малышко (опять фамилии), а также Юности, Космической и Дарницкого бульвара; и узел – парк «Победа» (вот его подлинное, необычно именительное название, перебитое брендовым «VictoryPark»). Принципиальное неединство действия держится на единстве места. Но и наоборот: район так полно вместил в себя мир, что выход за его границы уже требует космических расчетов. «Феофания… Чтобы попасть туда, нужно сперва дотрястись на трамвае до Ленинградской площади, пересесть на четырнадцатый автобус и на нем доползти до Выставки, а уже там дождаться двести шестьдесят третьего, который идет в Феофанию. У двести шестьдесят третьего автобуса свободное расписание загородного маршрута, и никогда не знаешь, сколько придется высматривать эту желтую гусеницу производства венгерского завода ”Икарус”, пять минут или полчаса».
Но неожиданно, ближе к концу, в романе появляются «донецкие» и «херсонесские» главы. И они как-то повисают, обидно размягчая форму. Хотелось, наверное, и здесь наметить бесконечность, но ведь задан другой масштаб. Одновременно и заглядывать в окна, и города рассматривать со спутника не получается. В парке «Победа» вселенная только через людей: когда они привозят сюда свои города, тогда – работает. Новые киевляне: Капитан Бутенас из Вильнюса, по-литовски сдержанный и нежданно фанатичный; полковник Бубен из Фрунзе, макиавеллиевский герой с женской слабостью к дорогим костюмам (Бубен – один из ярчайших образов в романе, впрочем, как и Бутенас); царственный фарцовщик Алабама (Фридрих Алабаевич), сбежавший когда-то из Акмолинского детского дома. Казахстан – и в тюремной внешности парковой танцплощадки: «Кто знает, о чем думали архитекторы… опыт каких строек Сибири и Северного Казахстана использовали они?» Казахстан и в памяти местного старожила Максима Багилы, бывшего лагерника. А его сын, Семен Багила, добровольно разорвав кольцо Очеретов, уехал «в поселок Игрим Ханты-Мансийского национального округа».
Семен наведывается в Очереты лишь пару раз – также и в роман. Но, как со множеством героев, мы успеваем узнать его биографию, а сквозь нее и характер. «Он сперва работал бульдозеристом, но всю жизнь возиться в грязи и соляре не собирался – несколько лет спустя заочно окончил Московский нефтяной институт и к началу восьмидесятых стал заметной шишкой в тресте “Тюменгазпром”». Если в поле зрения даже те, кто проездом, тут нужна особая емкость характеристики. У Никитина они кратки и ярки, как фотовспышки. Но иногда мелькнет все же ощущение оберточности, муляжа. Впрочем, это не столько даже от дефицита строчек, скорее, от необходимости различать. Героев так много, что приходится в каждом выискивать какую-то особость, красочку, мульку. Внутри Комсомольского массива это не так ощущается. Но вот Херсонес – нас последовательно знакомят с целым рядом новых персонажей, и характерность по пунктам кажется топорной. Изредка характерность доходит до карикатуры. Скандалист Семен Таранец, руководитель херсонесской экспедиции, и средненький актер Федорсаныч Сотник, читающий в ванной монологи классических трагедий – оба любители театральных эффектов. И вроде бы поданы эти эффекты с усмешкой, но как-то уж чересчур цветисто, нажимно.
Обратная ситуация с друзьями-студентами, Пеликаном и Иваном Багилой (в романе три поколения Багил). Интеллигентные киевские мальчики, будь они школьниками, могли бы быть героями подросткового романа-сказки. И фамилии подходящие, и как раз двое, как полагается в приключениях. Пеликан и Багила – просто типовые положительные герои, малоотличимые между собой. Причина в том, что они резонеры и сливаются не столько друг с другом, сколько с автором. А он – отнюдь не стороннее существо в романе. Хоть текст идет от третьего лица, но автор – свой человек в парке «Победа», сам из «парковых», из тех бессчетных героев, которые, неназванные, даны в перспективе (кстати, имя Алексей в романе никем не занято). Мы видим происходящее глазами соучастника: ему все до мелочей (деталей!) знакомо, его отношение ко всему – личное и устоявшееся. Отсюда тотальная ирония. Но в иронии, как и в бесконечности, есть точка отсчета – тот, кто иронизирует. Конечно, «Парк “Победа”» отсчитывается от автора. Но Багила и Пеликан так ему близки, что тоже почти вне иронии. И сразу бледнее тех, кто целостно и сочно показан со стороны. И неслучайно мы видим Багилу более объемным, когда на него оценивающе смотрит другой герой, Леня Бородавка.
Никитину иногда очень хочется проговорить свои мысли об эпохе, о стране, просто о жизни. Ему даже авторской речи мало, он использует голоса своих героев. И подчас текст скукоживается в публицистику. В такие моменты ощущение, что не книгу читаешь, а разговариваешь с автором за чаем. От этой дидактичности страдает и стиль. Есть что-то пионерское в его языке. Тяжеловесная дотошность предложений, с обязательными подлежащим и сказуемым, с еще более обязательными определениями. Каждому слову непременно выдать прилагательное. Хотя это все понятно, это от необходимости кратко дать портрет (я сама, говоря про Никитина, у прилагательных в плену), от жадности внимательного взгляда. Но звучит как-то по-школярски: «Наблюдая за ним, слегка озадаченный Багила попытался понять, почему Бородавка, так явно не склонный к пешим походам, не ставит машину на стоянке “Химволокна”». А от встречного движения – автора внутрь событий и героев наружу к автору – пропадает и различение их языка. Общероманный язык по конструкции письменен, по лексике разговорен, с жаргонами и озорством сравнений. Но для писателя тут низкий потолок, и расти в эту сторону не получится.
Все же в «Парке “Победа”» такому стилю есть оправдание. Героев много, язык один. Это работает так же, как место и время, объединяет многофигурное полотно. Но ведь и автор говорит на том же языке. Здесь мы приходим к большим категориям, к тому сущностному диссонансу,который дает ключ к роману. С одной стороны, эпический масштаб, с другой – автор, укорененный в среду своего текста. Обыденный текст, обыденные люди – и рок. Причем рок, показанный с гомеровским равнодушием. Жестокость «парковых» не вызывает у автора оторопи, их переживания – слезливости. Он к этому привык. Способ отстраняться антигомеровский – через участие, через близость. У Людмилы Улицкой – дежурного «эпика» современной литературы – взгляд на героев сверху. У нее тоже обыденные люди, но в них всегда потенция идеального. Да и обязательно среди них есть праведник. У Никитина нет героя-ориентира и нет ориентира императивного, заданного авторским перстом. И вот, парадоксально, по типу писательского мышления Никитин оказывается объективнее Улицкой.
Нет героя-ориентира, но есть подлинно эпический герой – Максим Багила, Старый. Багила – не пример для подражания, он никого за собой не ведет. Напротив, он вводит судьбу в мирок Комсомольского массива. Багила – медиум между огромным и людским, он провидит будущее, а эта предрешенность будущего – самое сильное ощущение в романе. Люди у Никитина боятся глаза фотоаппарата, боятся зеркал, боятся воды, потому что в фотографиях и отражениях они угадывают судьбу. Судьба – нечто зрительное (прописана до детали), и дар Багилы особый: он не просто предсказывает, а именно заставляет увидеть.
Но эти полотна судьбы ткут друг другу сами люди, негероические герои Никитина. Вернее, судьба находит их, чтобы выполняли ее план. Ирония не просто в стиле – трагическая ирония, стержень романа. Судьбоносное, складывающееся из мелкости. И как бы случайно: кто-то мимо проходил, кто-то услышал лишнее, кто-то проговорился – и так каждый уже в паутине. Есть такой герой, дурачок Коля, который ходит с табличкой «привет я тебя видел» и не понимает, почему ему подают милостыню. На Комсомольском считают: встретиться с Колей – плохая примета. И судьба действительно использует его, чтобы соединить роковые проводки. Короткое замыкание, пожар охватывает всех, в том числе и Колю. Образ символический, потому что все герои могут оказаться друг для друга плохой приметой.
Как в этой спланированной случайности жить от себя, от своего имени? Либо забыть прекраснодушие, раз уж все равно неизбежно кого-то заденешь. Так идет по людям полковник Бубен, осознавая, что в любой момент и его могут смести, нарочно или случайно. Либо уйти в прекраснодушие с головой, найти себе святой принцип и за него держаться. Так капитан Бутенас, солдат революции в эпоху застоя, охотится на подпольных предпринимателей и мнит в этом очистительную миссию. Еще один герой чистого пафоса – Калаш. Он как-то не сразу попадает в поле зрения читателя. Сперва, как многие, он лишь выхвачен именем в толпе ветеранов-афганцев. Афганистан – вот мир, который прочнее всего обосновался в парке. Здесь собираются подсевшие на «дурь» парни: «в начале восьмидесятых так непривычно и странно было называть ветеранами двадцатилетних сопляков». Афганская война со своей бессмысленностью – фон для всех событий романа. Вернувшийся оттуда Калаш бросается в утопию: построить коммунизм, начав с небольшой группки единомышленников. Суть его идей характеризует Пеликан: «Хотя Калаш несет сейчас чушь, дремучую и беспросветную чушь, он прав». Прав не в словах, а в своем чистом порыве. Калаш готов идти умирать за идею. За идиотскую идею. Но глупость не оскорбляет подвига. Недаром единственная настоящая любовь случается в романе с Калашом и Любкой Гантелей. Но и подвиг не оправдывает глупость.
Служение принципу не разорвет порочный круг иронии. Страшный выход показывает Пеликан, подтверждая все-таки статус центрального героя. Уходя по призыву, он добровольно записывается в афганскую команду. Пеликан не питает никаких иллюзий по поводу Афганистана и советской родины. Его шаг парадоксален, он сам отдает себя той системе, которую не приемлет. Но тут-то ирония и взламывается, потому что, признав абсурд (в отличие от Калаша), герой прикасается к тому чистому серьезу, который остается на дне.

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Lisa C. Hayden (джерело: LIZOK'S BOOKSHELF)

Alexei Nikitin’s Victory Park— yes, that is the original title—is one of those books I think of as a lovely, fine mess. This is the book I mentioned as having “too many backstories for its own good”: it’s a loose and baggy novel, with a fairly large list of main and secondary characters. But Victory Park is also the book I described as “strangely endearing,” though I’m not sure what won me over most: the setting in Kiev, Nikitin’s blend of tragedy and comedy, or any of about five hundred details. Like a character mentioning Ardis’s 1981 edition of Vasilii Aksenov’s Остров Крым, which became The ... [ Показати всю рецензію ] Island of Crimea, in Michael Henry Heim’s translation. I jotted a list of about twenty themes and motifs in the book without cracking a sweat or even the book… sometimes a lovely, fine mess is just the right thing.

In my reading, the most central character in the book is a college student. His last name is Pelikan, like the bird, and he comes from a family that does archaeological digs. Pelikan is infatuated with an unruly schoolgirl named Irka—he wants to buy her some black market Pumas for her birthday; this becomes a key plot element—but he’s also notable for receiving his draft notice. Victory Park is, appropriately enough, set in and around Victory Park during the perestroika era, when the Afghan War is still going on and soldiers are coming home. Nikitin adds historical and cultural depth to his setting by incorporating those digs, mentions of Kievan Rus and World War 2, and a character known as Buben, a mysterious and well-dressed man who’s come from Central Asia to Kiev for law enforcement but is more interested in managing the narcotics trade in Victory Park. The park is a quirky melting pot of nationalities and absurd ambitions.

To expand on Pelikan’s story and offer more examples of the breadth of Nikitin’s details, I’ll add this: Pelikan wants to buy the Pumas from a black marketeer named Vilya who looks so much like actor Mikhail Boyarsky, who played one of the Three Musketeers, that he can fool just about anyone, including a married woman from Lithuania named Aphrodita whose husband, conveniently traveling when Vilya and AphroditeAphrodita hook up, just happens to be in law enforcement. Vilya comes to a bad end in Victory Park because of territorial disputes (hint, hint to a plot theme!) rather than his resemblance to Boyarsky (hint to wrinkles on identity). Pelikan and one of his friends seem like convenient possibilities for Buben to pin the crime on… though the reader witnesses the crime and knows neither is guilty.

Though I haven’t mentioned even a quarter of the characters or (I suspect) even subplots, like a wild birthday for the wild Irka, this already covers lots of the items on my jotted list, including some of the genres that Nikitin weaves in: love story, since it’s Pelikan’s longing for Irka that drives him to want those Pumas that result in Vilya’s downfall; crime novel, since we watch Buben and his buddies do some awkward interrogating and investigating of various wrongdoings; and social novel, since what we’re really watching is a Petri dish of human behavior. Perhaps even more important, though, Victory Park is also a coming-of-age novel for the good-hearted Pelikan, who begins as a guy who’s been called, late, for his military service and ends up, of course, beginning that military service. On a larger scale, Victory Park is a coming-of-age novel for the country that’s still the Soviet Union: Victory Park creates a thoroughly apt microcosm thanks to its (literal) underground activists, Afghan vets, blend of cultures, people waiting at stores for goods to arrive, sense of lawlessness and corruption, Georgian food, and whiff of carnival. About the only item left on my penciled list is “motorcycles”; I’m going to ignore my marginalia to keep things sane.

It’s Nikitin’s good-natured tone and humor that keeps the book going, even when some of those backstories get a little long: his humor and absurdity are gentle even when they’re sharp, and I get the feeling he truly loves and knows his characters and their tender wishes. That combines beautifully with his portrayal of human tragedy and hardships, economic imbalances, and the era’s many geopolitical discomforts. I wish the geopolitical discomforts and motifs of corruption and fighting for territory in Victory Park didn’t feel so relevant these days.

I’ll end on the same note as Tatyana Sokhareva did in her review of Victory Park for gazeta.ru: with a quote from the book, one Sokhareva says is something Dovlatov would have been proud of: “Я уж не говорю о свободе слова, о ней я предпочитаю свободно молчать,” roughly “I’m not talking about freedom of speech here, I prefer to freely keep quiet about that.” Fittingly, this comes from the book dealer who mentions Ardis. The book’s full of lines like that, which is why it kept me such good company—and kept me laughing—during a time with lots of work and distractions.

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: С. Костырко (джерело: Новый Мир)

Роман-прощание с советской эпохой; роман почти эпический, форма которого отсылает к традициям «большого» русского романа, со множеством параллельных сюжетов и, соответственно, множеством героев, у каждого из которых еще и свой «личный сюжет», который почти всегда тесно связан с «сюжетом историческим». Но при этом, ориентация на эпос органично сочетается у Никитина с отсылкой и к стилистикам, уже ставшим классикой (плутовского романа, «исповедальной прозы» 60-х), и к стилистикам сегодняшней актуальной литературы — с ее многослойной иронией, энергией построения сюжетов, использованием мифологических ... [ Показати всю рецензію ] мотивов, с некоторой гротескностью психологического рисунка. Своеобразие этого романа еще и в том, что писатель из нового литературного поколения обращается к материалу, который стал для его сверстников уже историей, к середине 80-х годов — повествование Никитина выстраивает история парка «Победа» в новом районе Киева и его обитателей — от мелких фарцовщиков и их клиентов, от алкашей и наркоманов до хозяина парка, обеспечивающего бесперебойное функционирование его сложного взрывоопасного организма, до милицейских и гэбэшных начальников Киева. Герои Никитина — люди позднесоветской эпохи накануне ее финала. Роман «Victory Park» стал финалистом «Русской Премии» 2013 года (второе место в номинации «Крупная проза»).

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Олена Шарговська (джерело: Читомо)

«Багато вже прочитали? Хто із героїв вам найбільш симпатичний?» – таке питання задав мені засновник «Електрокниги» і видавець Антон Санченко через кілька тижнів після того, як дав почитати «Victory Park» киянина Олексія Нікітіна. Усе не могла взятися до книжки, і лише потім зрозуміла, що то було підступне питання: герої цього роману щоглави повертаються до читача різними боками, і за моєю відповіддю легко було вирахувати, скільки я насправді тексту подолала.

У «Victory Park» перед нами постають фарцовщики і студенти, менти різних рангів, жуліки дрібніші й крупніші. А також їхні жінки. І справді, ... [ Показати всю рецензію ] всі дуже людські, багатьом щиро симпатизуєш, і законослухняність аж ніяк не є мірилом того, наскільки персонаж наблизився до позитивних. Зрештою, у книжці закон порушують усі, й червоною ниткою проходить думка, що чесно в Радянському Союзі жити неможливо.

«Навіщо це писати, а тим більше видавати?» – питання, яке пульсує в моєму мозку завжди, коли я запихаю в нього чергову свіжонаписану річ. Упередження щодо цієї книжки посилювали три фактори. Мова – російська, період дії – глибокий совок 1980-х, жанр – реалізм. Совкодрочерство нав’язло на зубах так само, як і антитоталітарна чорнуха. До честі Нікітіна треба сказати, що замилування часом, коли «дерева були зеленіші, а дівчата молодші» він стовідсотково уникає. Це справді реалізм, без приставки соц-, міцного флоберівського розливу. Мене колись вразили зізнання автора «Пані Боварі» про те, як ретельно він майстрував кожен епізод. Подумалось тоді, що нашим сучасним авторам цього дуже бракує. Тут Нікітін на рівні – я не зловила жодної фальшивої характеристики або деталі. При тому, що сюжет він часто закручує аж до створення підпільної антирадянської комуністичної організації в столичному парку. Ну, хіба що розуміння про справедливість у нього на рівні ХІХ століття. Йому вдається на всіх сюжетних поворотах не впустити читача в безодню безнадії, тому коли симпатичні герої вчергове виходять із передбачуваного піке, з’являється присмак казковості.

Але це все про майстерність оформлення. По суті ж: навіщо зітканий цей майстерний килим, до якого вплетені нитки виробничого детектива і великої підлоти міліцейського начальства, пасторальної любові у ще-всіхньому-Криму і розслідування вбивства?

Спочатку мені здалося, що саме вправність і достовірність тексту є самоцінною, оскільки показує переконливу картинку системи-яка-не-могла-існувати. У ній просто неможливо було діяти чесно, за людськими і Божими законами. Навіть святі в цьому апокрифі не без гріха – як-от легендарний «старий» Багіла, провидець, колишній махновець, утікач зі сталінських таборів не гребує спілкуванням з колегами своїх колишніх катів. А митарі зрештою виявляються власниками світлих душ – коли враження відстоялися, Алабаму, який кришує дрібний криміналітет у винесеному в заголовок парку «Перемоги» на околиці Києва, назву найбільш симпатичним персонажем.

Одним із аргументів на користь «Victory Park» серед інших літературних панорам радянщини є його українськість. Попри мову, автор таки закорінений у тутешні реалії, і виважено аналізує особливості строю саме в Україні, порівнюючи із жорстким варіантом азійських республік і більш демократичним – балтійських. Та все ж, здавалося, час уже лишити цей період історикам.

Актуальність роману Олексія Нікітіна я зрозуміла на третій місяць війни. Коли в кожне чергове перемир’я на сході України, щойно видихали від підрахунку вбитих, очі округлювалися питанням: «Як далі жити з людьми ТАМ і звідти – тими з них, які голосували за ДНР і ЛНР, кликали російські війська і навіть у статусі біженців ганили все українське?» Ми так і не почули Донбас – бо жодного врозумливого меседжу не прозвучало – зате палко захотіли зрозуміти, хто ці люди і як знайти з ними точки дотику. І дуже влучно сказав поет Василь Голобородько, який виїхав з Луганська, коли вже бомби падали на сусідні будинки, а в магазинах не було хліба: «На Донбасі завжди вважали, що незалежність України – це щось тимчасове. Вони продовжували жити у Радянському Союзі – цінності, поле, топоніміка, пам’ятники, ретроспекція радянських пропагандистських фільмів на телебаченні. За радянськими пам’ятниками – Лєніну, Дзержинському – стоїть російський імперіалізм, русифікація і кремлівська влада на всій території бувшої Царської Росії».

Стан України я б порівняла з хворим, ураженим раком. Зараз ми на стадії хіміотерапії, болючої, з купою побічок, але з надією на одужання. І тим важливіше пильнувати метастази совка, який, виявляється, не є чимось віджилим, притаманним лише літнім людям. Ініціативами типу «Заховай бабусин паспорт, щоб вона не проголосувала» не відбудемося. Люди, які наковталися радянської свідомості, ще зовсім не старі, і їх багато. Навіть із роману можна побачити, що цей світогляд притаманний був уже студентам. Хай які милі, люди просто змушені були вибирати одне з двох: або бунтувати, або жити за законами системи. Бути чесною людиною обабіч – нереально, совок дістане тебе в найбуденніших речах. Бунтувати ж небезпечно для життя. До речі, крім вищезгаданої організації, ще одним осередком бунту змальовано Донбас, шахтарські профспілки.

Чому Одеса дала відсіч, Запоріжжя – із найдовшим проспектом Лєніна – риє шанці, а Луганськ і Донецьк підтримали сепаратистів – прямої відповіді на це питання у романі «Victory Park» Олексія Нікітіна, звісно, немає. Там навіть не написано, як розвивати антисовковий імунітет. Але детально розібрано, якими отворами і в яких ситуаціях радянське мислення і спосіб дій проникає в структуру особистості. Це треба вивчати одразу після першої медичної допомоги, для усвідомлення необхідних реабілітаційних ідей і заходів на всіх рівнях, починаючи від міжособистісного спілкування.

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Сергей Тополь (джерело: Медведь)

Несколько месяцев из жизни жителей «парка Победы», разбитого на месте бывшего села Очереты, казацкого барокко, пасынка истории левобережного Киева, который «всегда был Украиной, в отличие от самого города, который когда требовалось, был Польшей, а мог быть и Россией». Время на излете советской власти. Еще идет война в Афганистане, штампуя как на конвейере груз «200», дефицитные продукты и книги нужно доставать по знакомству, не менее дефицитные кроссовки (по цене месячной зарплаты – из-за них вся каша и заварилась) у фарцовщиков. И все это под приглядом ментов, курируемых КГБ, готовящих почву ... [ Показати всю рецензію ] для смены анаши на героин… Время, когда страх в стране ослабевал, а нарыв лжи был вскрыт. И на этой почве вырастало новое поколение, «которое знало, что бояться нужно, но, не понимало чего именно». Долгожданный роман, написанный украинцем на отменном русском языке, читающийся залпом. «– Куркули, – по-хозяйски оглядел село Семен. – Отстроились, отгородились от всего мира. Тебе здесь не тесно? – В Очеретах? – В Очеретах, в Киеве. На Украине. – Нет как будто. – Это пока. Но очень скоро ты начнёшь задыхаться». Алексей Никитин. VictoryPark. – М.: Ад Маргинем Пресс, 2014

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Михаил Визель (джерело: RBC daily)

Этот увесистый том можно назвать советским «Именем розы». Как и болонского профессора Эко, киевлянина Никитина (который тоже карьеру писателя начал не с юности) остро интересует цивилизация, предшествующая той, в которой живут его читатели и он сам.

Для Эко это средневековая Европа XIV века, где и ученые мужи, и правители говорят по-латыни и все признают власть папы, для Никитина — Советский Союз 1984 года, где все, от Киргизии до Литвы, не говоря уж про Киев, в котором разворачивается действие, говорят по-русски и не помышляют, что общественный строй может быть какой-то иной. «Не знали они ... [ Показати всю рецензію ] и Украины, — добавляет автор про съехавшихся со всего СССР жителей нового киевского микрорайона на левом берегу Днепра, — считая ее той же Россией, только разве что немного другой и какой-то странной».

Подобно Эко, Никитин разворачивает панораму интересующей его эпохи весьма подробно и объемисто. Выбирая вместо средневекового монастыря соответствующий эпохе «локус» — окраинный парк культуры и отдыха «Победа», в котором пересекаются судьбы и устремления самых разных героев. Перед читателем проходит целая галерея типажей, еще не подозревающих ни о Чернобыле, ни о развале СССР, ни обо всем том, что за ним последует. Большей частью — типажей подпольных. Или во всяком случае «неформальных». Это и милицейские, и кагэбэшные начальники, и их подопечные (во всех смыслах) — юркие фарцовщики и неприметные пока что наркоторговцы, «цеховики», ворующие неучтенную полиамидную нить и отшивающие из нее неучтенные костюмы. И трепетные студенты, равно озабоченные, как и положено студентам, смыслом жизни и ветреной Манон из соседнего подъезда. И актеры-неудачники, а с ними — «мушкетер всего СССР» Боярский, случайным опереточным призраком залетевший в книгу из Ленинграда. И советское «потерянное поколение» — молодые «афганцы» («Странно и дико было называть «ветеранами» 20-летних парней стране, выросших на культе ветеранов Великой Отечественной», — замечает автор). И даже местный «старый», то есть колдун-прорицатель, бывший махновец, бывший зэк, который, впрочем, тоже не в состоянии предвидеть того, что знаем сейчас мы, читающие роман через 30 лет после описанных в нем событий.

Автор тоже пишет «из сейчас». И вкладывает в уста внешнего героя, местного, но давно уехавшего «на севера», настоящий приговор: «Страной правит поколение победителей. Они до сих пор мыслят сводками Совинформбюро. Им пора на пенсию, на покой, их время кончилось десять лет назад. Их взгляды устарели, но они не сдаются и не сдадутся никогда».

Но роман не просто приговор социализму задним числом. В нем — и это основная точка соприкосновения с европейским бестселлером 1980-х — осмысление прошлого сочетается и с настоящим детективом, и с поэтическим описанием Киева, и с лирическими страстями. А главное — это просто хорошая русская проза. Неслучайно отмеченная в этом году Русской премией, предназначенной для русских писателей, живущих за границей.

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Евгений Мельников (джерело: newslab.ru)

Роман Никитина отчетливо мифологичен, и дело даже не в том, что основные события здесь происходят на предперестроечном киевском левобережье, где, устояв под натиском блочных пятиэтажек, на окраине дикого парка притаилось давнее рыбачье село Очереты, вросшее в индустриальный пейзаж, но не изменившее туземному фольклору; в лесных болотах мальчишки до сих пор ищут таинственную партизанскую землянку, а к местному волхву, которого тут называют старым, со всей Украины съезжаются за советом гости в погонах.
Любовно пересочиненные пейзажи с обилием этнографической колоратуры проникнуты не столько ностальгическими ... [ Показати всю рецензію ] нотками, сколько ироническим отношением к романтизации советской эпохи. Поэтому так охотно автор подыгрывает тем, кто готов разыскивать в киевских 80-х классическое, ожидаемое летнее волшебство — цветут каштаны, юные киевлянки на тонких каблуках бегут по улицам, в буфетах сердобольные продавщицы наливают уставшим труженикам из-под полы коньячок, и прекрасная незнакомка обязательно запорхнет в приоткрытую палатку на крымском побережье. В тот момент, когда в текст вступает настоящее, не вымороченное и только упоминаемое ранее колдовство, это уже не покажется пошлым — одна сказка легко вытягивает за собой другую.
Но 80-е — это ещё и время, когда не за горизонтом сумерки советских богов, когда коммунистическая мифология сходит на нет, и дряхлеющие, коррумпированные партократы уже не в силах удержать десницу над одной шестой частью суши — люди по инерции полируют своих идолов, но уже не питают к ним уважения. Это время расцвета прагматиков всех мастей; с одной стороны, трикстеров: фарцовщиков-спекулянтов, диссидентов, милицейских оборотней, вернувшихся из Афганистана прямиком на иглу «воинов-интернационалистов»; с другой, циников, которые ищут на русском севере не романтику, а нефть и цветные металлы, которые бросают археологию и уходят на физмат, потому что хотят, чтобы работа давала результат точный и окончательный, а не подлежащий переписыванию каждый раз, когда сменится власть. Поскольку время перед сумерками, как принято говорить, режимное, то фактурные тени, падая на героев, превращают каждого из них в персонажа угасающей сказки (даже фамилии у них — как прозвища), а его бытовые телодвижения — в пропевание архетипического канона, которому вот-вот придет конец вместе со всем сущим.
Разрушение мифа Никитин показывает в буквальном смысле на пальцах — через не столько распадающуюся, сколько проживаемую человеческую систему, сложно организованную в захолустном уголке Киева вокруг Парка Победы, каких множество по всей нашей стране. Повествование здесь не сфокусировано на конкретном герое — высказаться и выдуматься успевают все: и развеселые студенты Пеликан и Багила, и подмявший под себя весь парк авторитет Алабама, и букинист Малевич, и инженер Леня Бородавка, и фотограф Виля, который так похож на Боярского, что женщины сами падают ему в объятия, и милицейский карьерист Бубен, и чекист Галицкий, который мечтает на дачном участке устроить парк в классическом стиле, и многие-многие другие. Сюжетная веревочка несколько раз скручивается в петли, укладывая узелки плотно и основательно, криминальный роман то и дело сменяется бытовым, и на витках незамысловатой интриги Никитин умудряется продемонстрировать как чутье хорошего беллетриста, так и подлинно писательский талант — в роман он подсаживает несколько скупых, но жизнеспособных метафор, которые не нужно подкармливать с руки. Здесь важно не что живут, а как живут и куда живут; если с первым все ясно — влюбляются, работают, дерутся до смерти за теплые местечки, празднуют именины и проводы в армию, то второе не может предсказать никто — разве что старый, но и его дар в последние годы истончился.
Ощущение конца времен идет из человечьего нутра, втолковывает Никитин; страшную цитату одного из персонажей: что в голове человеческой нет ничего, кроме сгнившей соломы, и в разговоре или ты переворошишь чужую, или чужой переворошит твою — в том или ином качестве проговаривают все действующие лица. В 80-е советские граждане почуяли дремотную пустоту в душах, когда ничего не приносит радости, всюду закрыт путь и даже работать эффективно невыгодно — перевыполняя свой план, ты срываешь план другим. Если старшие поколения забивали нутро страхом перед системой, то новые люди такого страха не ведают, а без страха нет богов; а без богов — даже дрянных — нет ни любви, ни справедливости, и мифа тоже больше нет. Никто из-за этого не тоскует; персонажи просто уйдут за край бумажного листа так и не окончившегося романа, а Victory park будет перепахан бульдозерами и очищен от последних остатков мистики. И в этом нет никакого смысла — просто прагматикам нужно было что-то делать, чтобы не ощущать пустоты. Вероятно, это что-то они и продолжают делать до сих пор.

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Лиза Биргер (джерело: The Village)

Киевлянина Алексея Никитина можно было бы запомнить и по первым его романам — «Маджонг» и «Истеми». Который год он тенью ходит по лонг-листам литературных премий. С первых книг Никитин нащупал свою главную тему, временную координату своей прозы, — это та самая середина 80-х годов, последний момент существования советской империи, когда всё замерло, чтобы затем обрушиться и разлететься на сотни осколков. В этой теме автор не одинок — её с разной степенью успеха эксплуатируют на разных углах постсоветского пространства самые разные писатели, от Михаила Елизарова до Михаила Гиголашвили.
Не то чтобы ... [ Показати всю рецензію ] тему можно было считать трендом — слишком уж она зависима от интереса одного очень конкретного издательства. Но для поколения сорокалетних и старше 80-е становятся точкой отсчёта, неким моментом последнего объединения: по сути, книги Гиголашвили и Никитина, например, не слишком отличаются друг от друга, и там и там одни и те же менты, наркотики, нелепые смерти. Ностальгировать по этому времени невозможно, но невозможно, оказывается, и вычеркнуть его из памяти. Всё это верно и для Никитина. Его последняя книга, «Victory park», ещё в рукописи номинированная на «Нацбест» и на «Русскую премию», рассказывает о Киеве 1986 года. Место действия, хоть и не обладает особой привлекательностью, всё равно играет здесь главную роль.
Лучшие пассажи этой книги посвящены Киеву — но не городу и его истории в целом, не вещему Олегу и закопанному живьём древлянскому посольству, не правому берегу, где всё происходило, а левому, «пасынку истории», где, наоборот, не происходило почти ничего. Только здесь и расцветает в полную силу романтика советской окраины. Это красота, пробивающаяся через испарения химзавода: «И только когда восточный ветер становился особенно настойчив, характерный режущий запах сернистого ангидрида смешивался с ароматами цветущей сирени и акации. От него чуть заметно белели бордовые розы, высаженные под окнами пятиэтажных жилищ их хозяйственными обитателями, текли слёзы у детей в песочницах и надсаднее обычного хрипели в кашле старики, дремавшие с газетами поблизости». У этой сомнительной романтики сомнительные герои — менты-наркоторговцы, спекулянты и целая армия фарцовщиков. Одно их объединяет — практически все герои пытаются так или иначе устроить здесь гешефт.
Один фарцует импортными пумами, другой устроил подпольный книжный, третьему армяне шьют на заказ джинсы под «ливайсы», четвёртый наладил на собственном предприятии стороннее производство из полиамидной нити. Но радуются герои даже не сомнительным и редким доходам и возможности просадить их в ресторане с актрисами. Как понимает один из таких подпольных предпринимателей, небольшие деньги, которые он аккуратно развозил своим подёнщикам раз в неделю, были значимы не сами по себе, а становились «веским подтверждением и того, что их труд и знания стоят больше, и того, что можно нормально работать, можно даже у нас». Главный герой событий, студент Пеликан, отказываясь от карьеры историка, выражается ещё яснее: «Работа должна давать результат, точный и окончательный».
Герои этого романа вообще проявляют редкостное единодушие в идеях и мыслях и все бубнят с одинаковой, авторской, интонацией нехитрые размышления о мире: «У каждого человека в голове лежит мусор — куча мусора, — и его мусор гниёт. Выделяется тепло, тепло его греет, и ему кажется, что он мыслит. На самом деле это просто гниёт его мусор». Общим мерилом всех событий, всех размышлений, всех устремлений становится здесь «ничего». Это такое большое советское ничего, когда в романе влюблённых нет любви, в производстве не важен результат, у мысли нет ценности и значения. Ничто не может быть здесь достаточно важным. Поэтому у романа нет центральной темы, события: и любовь одних молодых героев, и смерть другого здесь одинаково неважны. Единственным важным — сюрприз! — оказывается здесь мечта о капитализме. Как будто герои обретут значение только тогда, когда им будет позволено действие, а единственным возможным действием в контексте этого романа может быть разрешённое предпринимательство.
И тут Алексей Никитин ближе, чем в любой своей лирике, приближается к истинному содержанию эпохи. Нет, вряд ли, конечно, настоящие киевляне 80-х стремились к торговле и предпринимательству для утешения души — новенькая «Волга» наверняка была гораздо вожделеннее. Но ужас времени, в котором невозможно никакое действие, прочувствовать ему удалось — его роман раздираем по швам абсолютной, совершенной пустотой.

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Аглая Топорова (джерело: Кириллица)

У романа Victory park есть все шансы стать настоящим бестселлером. Тут и детектив, и мистика, и история, и любовь, и КГБ с ОБХСС, и еще множество примет позднего СССР. Роковые красавицы, фарцовщики, колдуны, диссиденты, профессора, «афганцы», революционеры, букинисты — в общем, на любой вкус и цвет. Все эти миры и всех этих людей Алексей Никитин описывает с такой дотошностью, что иногда даже утомляет. Но это если не знать, что советский и мистический Киев, а соответственно и его жители, невероятно важны для писателя. Он сочиняет свой город, каждый закоулок которого знает и по-настоящему любит ... [ Показати всю рецензію ] и пытается (и небезуспешно) заразить этой любовью читателя.
На первый взгляд, Victory park – просто хорошо закрученная история о том, как в результате мало связанных между собой обстоятельств и в общем-то по недоразумению буквально в одночасье рухнула сложно выстроенная система на небольшом, хотя и живописном участке древней киевской земли. Рухнула, изменив, а то и разрушив, десяток человеческих судеб. И несмотря на то, что Никитин очень убедителен (все сюжетные линии сходятся) в описании этого распада, Victory park все же не об этом.
На самом деле – это роман о времени, но не в смысле «как мы жили при совке», а о времени, в котором люди как-то обходились без мобильных телефонов, узнавали новости не из интернета, а в очереди в гастрономе; тусовались не в социальных сетях, а в только им известных и нужных местах; объяснялись в любви не смсками, а совсем другими способами, ну и вообще как-то жили.
И это действительно потрясающая реконструкция, повторю, не совка, а именно жизни без электронных помощников. Хотя, по Никитину, получается, что жизнь эта была не лучше и не хуже, а человеческие чувства, страхи и надежды – всегда одинаковы. Можно, конечно, сказать, что все это очень банально. Да, Victory park банален, но ровно настолько, насколько и должна быть банальной по-настоящему хорошая книга.

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Антон Санченко (джерело: Країна)

Біда з цими російськими письменниками України. Чи не половину минулого року в літературних колах тривала дискусія, до якої ж саме літератури вони належать – української чи російської. Якби не бій Кличко-Повєткін, дискусія тривала б досі. А той бокс усе розставив по своїх місцях: скажи, за кого ти вболівав, і я скажу, українська чи російська ти література. Усі інші запропоновані класифікації були дуже незручними, бо для можливого віднесення російського роману до українського контексту (на цьому наполягав літературознавець Ростислав Семків), його слід було принаймні прочитати, що значно ускладнило ... [ Показати всю рецензію ] б роботу тих з критиків, які давно вже навчилися писати рецензії на книжки, не читаючи.
Віднести роман Олексія Нікітіна «Victory Park»до українського контексту хочеться вже тому, що це гарна проза. Колись на українському радіо слухачі питали в Нікітіна, чи не збирається він писати українською, бо він нею, як всякий корінний киянин, непогано володіє. На що Нікітін відповів, що письменнику мало знати мову, йому треба спромогтися ту знану мову під себе прогнути, змінити її під логіку конкретного тексту. Між тим, в попередньому романі Нікітіна «Маджонг», в якому київські букіністи й бандити шукали третій том «Мертвих душ» й мимоволі спалили книжковий ринок «Петрівка», Нікітін відтворив ймовірний текст рукопису Гоголя настільки переконливо, що деякі московські критики повірили, що в Києві таки справді той рукопис знайшли.
Отож мова Нікітіна принаймні примушує собі вірити. Ось чи не півтора десятка головних персонажів постають перед читачем на сторінках «Victory Park»: київські фарцовщики, фотографи з ательє, гаражні рокери, міліціонери, як лейтенанти так і генерали, «чумові» ПТУшниці, кросові мотоциклісти, ресторанні лабухи, актори театру російської драми й студії Довженка, цеховики з Дарницького комбінату та будинку побуту біля Володимирського ринку, їхні антагоністи з литовської ОБХСС, археологи двох ворогуючих наукових шкіл, колишні «афганці», торговці наркотою з Чуйської долини, КДБісти, профспілкові лідери донецьких шахтарів, знову КДБісти й психіатри, продавщиці кафетеріїв у гастрономах, студенти фізмату й професори-ядерники, школярі, букіністи, військові, городяни й селяни, які вигідно обмінюються ідеями, нареченими та самогоном, і навіть один практикуючий дід-характерник – кожен з них постає зі своєю неповторною інтонацією, впізнаваною лексикою, а також непростою біографією. Усі герої Нікітіна – з подвійним дном. І варто читачеві переконатися в якихось своїх стереотипах, скажімо, щодо актора, який все життя, як на сцені, так і в сім’ї, грає «кушать подано», як за другого наближення він виявляється великим трагіком шекспірівського масштабу.
Читання таких текстів - розгалужених, з багатьма сюжетними лініями, залюднених, з безліччю героїв, – то особливий вид задоволення. Нікітін щоразу припиняє свою оповідь, здавалось би, в момент, коли читач вже самотужки вгадує подальший розвиток подій. Але лінії переплітаються, діють нові дійові особи, читач знову все вгадує, і лише десь на половині книжки здивовано помічає, що усі такі передбачувані і такі очевидні варіанти майбутнього заперечують один одного, і вирішити все зможе лише якийсь сюжетний вибух, який не забариться. На те, що це не випадковий ефект, а складний авторський задум вказує діалог діда-знахаря (колишнього махновця, між іншим), який вміє передбачати майбутнє, з онуком-радіофізиком, який пояснює як множинність майбутнього виглядає в світлі сучасних фізичних теорій. Додаткового шарму цій суперечці додає те, що відбувається вона біля тину в селі Очерети на лівому березі, яке зусібіч вже обступили київські новобудови, і за генпланом його вже не мало бути, аби радянські генплани враховували «несподівані» плавні й болото, хоча на них натякає, начебто, вже й назва села (Держплан, вчи, б…, нашу мову!)
І що зовсім вже неймовірно, але можливо, як модель вітрильника в пляшці, - увесь цей зріз суспільства часів Застою (1984 рік – останній рік неляканого соціалізму), усі ці події й побутові дрібниці, виразні деталі, які вказують на те, що суспільство «розвиненого соціалізму» при смерті, ніяка його реанімація неможлива, як і побудова якогось іншого, «з людським обличчям», комунізму, який виріс, такий виріс, і можливим був тільки такий, - усе це з топографічною точністю локалізовано в межах київського житломасиву «Комсомольський», сучасне метро «Чернігівська» на Лівому березі, і навіть ще точніше – біля парку «Перемога»», який і дав назву роману.
З потраплянням цього роману в український контекст, однак, є певні проблеми. Можна було б констатувати з іншими прикладами, що «київський метатекст» нарешті перебрався за міст Патона і впевнено крокує Ліворебежжям, можна було б порівнювати його з Кожелянковими «Дітьми застою» чи Вольвачевою «Клясою», але для цього книжку необхідно прочитати. А у виданих в Москві не конвеєрних не детективів з цим чомусь традиційні проблеми, попри те, що 70% нашого книжкового ринку під росіянами. Тих росіян, які нам треба, чомусь і не везуть. Свій примірник «Парку «Перемоги» я чудом «дістав» у книгарні «Чулан» на Богдана Хмельницького лише тому, що знаю місця. Я теж ще пам’ятаю совкові лайфхаки, як щось «діставати», хоча, як і автор, зовсім за ними не ностальгую.

[ Згорнути рецензію ]

Автор рецензії: Татьяна Сохарева (джерело: gazeta.ru)

Вышла книга русскоязычного киевского писателя Алексея Никитина «Victory Park» — игровой и насквозь лирический роман о конце СССР с пародийно-криминальным оттенком.

Конец 1980-х. Киев. Цветут каштаны, власти воруют, народ пьет, обнищавшее «государство вечных очередей» разваливается на глазах. В парке «Победа» вернувшиеся с фронта афганцы приторговывают анашой и чинят аттракционы, фарцовщики едят манты со сговорчивыми милиционерами, а подпольная банда подростков штудирует в землянке тексты Ленина и готовит очередную социалистическую революцию. Однажды студент-библиофил по фамилии Пеликан из почтенного ... [ Показати всю рецензію ] семейства археологов задумывает подарить своей ветреной подружке Ирке новенькие кроссовки-«пумы» на день рождения, из-за которых эскапический роман Алексея Никитина вдруг превращается в остросюжетный детектив с бандитскими разборками, убийством и разбивающимися судьбами.

Помимо писательства Алексей Никитин, физик по образованию, поставлял в Японию химические материалы и разрабатывал саркофаг для ядерного реактора в Чернобыле.

К сегодняшнему дню он написал несколько незлобивых, но и не очень громких повестей и романов, действие которых вновь и вновь разворачивалось в его родном Киеве.

В романе «Маджонг», например, он столкнул гоголевскую Русь с постсоветской Украиной за столом в уличной кофейне и впервые нащупал магистральную для своего творчества идею. Маджонг — бесконечная игра, правила которой давным-давно всеми забыты, — стал метафорой, развернувшейся сразу на несколько его текстов. В романе «Victory Park», рукопись которого еще до публикации попала в лонг-лист «Нацбеста» и в финал Русской премии, он рисует ту же самую позднесоветскую опереточную действительность, суть которой формулирует один из его героев: «Ты ищешь смысл, а смысла в этом нет — когда-то он был, но давно выветрился. Осталась традиция».

«Victory Park» — тоже игра, но вполне осмысленная и подчиненная авторскому диктату.

Роман то неспешно повествует о зарождении нового капиталистического мира на месте догнивающих коммунистических руин со столицей в парке «Победа», который местный криминальный авторитет называет «отлично налаженным и безупречно работающим предприятием». То огорошивает терпким коммунальным эросом с привкусом малосольных огурцов и докторской колбасы.

При этом язык не поворачивается дать роману односложное жанровое определение. В нем можно разглядеть социальный детектив об убийстве фарцовщика-одиночки и уголовном деле, от начала и до конца сфабрикованном местной милицией. Можно — поколенческий роман о двадцатилетних ветеранах Афганской войны, одни из которых сбывают наркотики в парке, другие их употребляют, а третьи — замышляют государственный переворот.

И все это — на почве вскрывшейся вдруг идеологической пустоты.

Девяностые в русскоязычной традиции принято наделять эпитетами «голодные», «буйные», «кровавые» и рисовать не знающим собственных границ балаганом истории. Или вслед за Пелевиным — галлюцинаторным миром хищных «креаторов», конструирующих новую русскую ментальность из чего придется. Никитина, кажется, миновала потребность обличать пассивность общества и невежество его тиранов, грустно вздыхать или хихикать, прикрываясь комичными диалогами обывателей из народа. Он и впрямь любуется уже многократно воспроизведенным в своих текстах миром, не скатываясь при этом в неуместную сентиментальность.

Его «Victory Park» предстает разросшейся лирической поэмой, галереей образов и случайных этюдов, скроенных в единую пеструю ткань, — данью медовому малороссийскому романтизму с советской спецификой, лишенному, к счастью, той экзотической разухабистости, от которой бросало в дрожь Набокова. Текст удерживается на плаву отнюдь не за счет сюжета, а за счет игры — с интонациями, мифологией быта, с историей, которая начинается Рюриком, а завершается квасящими фарцовщиками на кухне в панельной пятиэтажке.

Причем ни тем, ни другим, ни третьим Никитин не злоупотребляет.

Он вписывает своих персонажей в понятную систему культурных и географических координат: они прогуливаются по Крещатику, выискивая у знакомых букинистов «Остров Крым» опального Аксенова, покупают наскоро сшитые в Ереване джинсы, работают на газоперерабатывающих заводах и обедают в ресторане со звучным названием «Олимпиада-80», из-под полы торгующем паленой водкой.

Среди них — величественный былинный прорицатель дед Багила, олицетворяющий собой патриархальный (если не родоплеменной) уклад и заявляющий однажды внуку: «Все полезное уже заложено у тебя в генах. И в инстинктах. А остальное — мусор, просто мусор… Выдумки, сплетни, пропаганда», щеголеватый майор Бубен, крышующий наркобизнес, легион афганцев-фронтовиков — настоящих эпических героев трудной судьбы. Их истории напрыгивают друг на друга, переплетаются, образуя замысловатые повествовательные узоры, но ни одна из них так и не становится доминирующей сюжетной линией романа.

Попытка сделать смысловым центром романа не личность, а место все же обескровила его, лишила конфликта.

Маленькие потребительские страсти персонажей в результате оказались лишены эмоциональной мощи, их любовные драмы — ограничены кухонными склоками, а добровольной уход умницы-студента из физтеха в Афганистан превратился в пародию на каждодневный советский героизм. Едва ли кому-нибудь из них достанет силы вжиться в нарождающийся новый мир. Уже сейчас они — рудименты эпохи, обреченные пополнить череду провалившихся в зазор между двумя эпохами лишних людей.

Никитину, однако, одинаково чуждо суровое правдорубство и горький сарказм — все то, без чего традиционно не обходится литература о бесславном конце СССР. Интеллектуальность его прозы соседствует разве что с беззлобной иронией и пассажами, которыми бы гордился Довлатов: «Я уж не говорю о свободе слова, о ней я предпочитаю свободно молчать».

[ Згорнути рецензію ]